Петухи на стене и ветер, который умеет петь

Петухи на стене и ветер, который умеет петь

Мы в Bonihua учим китайскому языку и заодно вытаскиваем из памяти страны истории — те, что пахнут дымом, рисом и утренним рынком. Сегодня — про петухов, которых никто не кормил, но они всё равно кукарекали.

Притча

Вдоль Великого канала есть городок, где берёзы растут в ряд и перекрикиваются торговки, а стены старого вала тёплые от солнца и копчёные дождями. В один пыльный день туда вошёл человек с коробом кистей и тряпками. Его называли просто: рисовальщик. Он искал не славы — миску риса и угол, где переждать ночёвку. Вглядывался в стены, как доктор в ладонь, и к концу улицы уже знал, что будет делать.

На западных воротах шелушилась известь, кирпичи подпирали друг друга усталыми спинами. Меж ними — щели, тонкие, как голоса мышей. Стража скучала, деревянный колотушечник дремал на скамье, а иногда и вовсе уходил греться в чайную. Ночами в городе стали пропадать связки шелка и мешки с просом. Люди сплетничали о шайке, что приходит по морю тумана и исчезает, пока петухи ещё во сне.

Рисовальщик попросил у старого лавочника ведро извести и немного охры. Тот пожал плечами: «Рисуй, если не порти». Человек обмакнул кисть и принялся из чёрных и красных мазков выводить петухов. Один подбирал лапу и будто слушал землю. Другой вытянул шею и уже собирался крикнуть. Третий, белый, рассыпался на свет и ржавчину, но упрямо смотрел на запад. К клювам он пририсовал тонкие ноздри, а в камень у их горелки ладонью втирал глину. Мальчишки хохотали: «Петухи на стене? Зачем нам куры, что не несут?» — «Эти не яйца дают, — сказал рисовальщик, — эти дают утро».

К вечеру поднялся ветер, как бывает перед дождём. В чайной под воротами сидел гневливый староста. Он щурился, будто смотрел на лесное пламя, и ворчал: «Мазня. Завтра закрашу». Рисовальщик кивнул и попросил воды. Напился, выдохнул, и никто не заметил, как он нажал пальцем на крошечный комок глины в ноздре нарисованного петуха — так, чтобы осталась крохотная трубочка. Потом ещё одна, и ещё. Он потрогал шершавый кирпич и будто разговаривал с ним на языке ветра.

Тем же вечером, когда рынки стали пустыми, а собаки лениво переступали от двери к двери, у западной стены в тени собрались человек шесть. Чужие. Они разговаривали шёпотом и кусали зерно, как джунгли крысы — от нервов. Один из них достал тонкую тростинку — на конце перо, а внутри полое. «По знаку из города — три крика, и мы идём», — сказал он. В городе, по другую сторону ворот, сидел их человек. Он должен был свистнуть трижды, как петух, когда стража устанет и уйдёт разминать ноги под чай. Всё просто.

Рисовальщик, будто случайно, прислонился на ночь к стене. Ветер шевелил кисти травы. Небо чернело, и от воды тянуло сыростью. Он не спал. Он слышал пустые смешки, перешёптывание, слышал, как в чайной зевают. Он знал — у него одна попытка.

Перед рассветом, когда ночной сон становится прозрачным, и всё колышется то в одну, то в другую сторону, ветер набрал силу. Он прошёл вдоль стены, подвернул у ворот и, как школьник, решивший поддразнить строгого учителя, заглянул в крохотные ноздри нарисованных клювов. Тонкие трубочки загудели. Сначала тихо, как игра ребёнка в травинке. Потом увереннее. Трижды стена изнутри сказала: «Ки-ки-ки». И последнее «кукареку» растянулось, дрогнуло и лопнуло, как рыбья икринка на солнце.

«Сигнал!» — шепнул чужой с тростинкой, и они, как крошки хлеба, осыпались в тень к воротам. В городе человек с тростинкой поднял голову и прислушался, но не успел свистнуть. Из тёмного проёма, не успевшего стать рассветом, выскочил колотушечник — не такой уж сонный — и, не глядя, ударил в доску: «Тук! Тук! Тук!» Звук костью пошёл к домам. Про тишину забыли. Собаки залаяли. На стену выбежал лавочник и — первым — вылил ведро воды туда, где послышалась возня. Кто-то уже тянул крючья, кто-то ругался: не тот сигнал, не та минута, ветер в голове. С западной стороны поднята была ладья с виноватым глухим капралом; он, услышав чужих петухов, пошёл раньше времени, а из города они молчали. Планы сцепились и рассыпались.

Как в шуме рынка, где два торговца начинают кричать друг на друга, а покупатели уходят рядом, так и здесь. Шайка потеряла мгновение, а значит — потеряла всю ночь. Их схватили не как героев, а как мокрых крыс. Один споткнулся о кувшин с просом и разбил губы. Другой побледнел, увидев, что петух с белым крылом уставился на него, словно живой.

Утро вышло тёплым. Староста долго чесал затылок и, почесавшись, приказал: «Не трогать петухов. Пусть смотрят». Рисовальщик улыбнулся и ушёл дальше вдоль канала, в туман, где сонные рыбаки натягивали сети. На стене, где петух собирался крикнуть, глаз у него был недописан — точка забыта или припрятана. Днём туда забрался мальчишка с грязными коленями и ткнул своей палочкой в краску. Крошка штукатурки отлетела, и из отверстия выпал бумажный свиток, тонкий, как чешуя леща. На нём строчкой было выведено: «Если нет голоса, сделай ветер. Если нет ветра, стань голосом».

Годы прошли. Люди свыклись с петухами на стене. Их считали чуть ли не каменными хранителями. Раз в год бабка, торгующая у ворот пирожками, приносила им горсть проса — не для еды, для разговора. Когда умирал старый колотушечник, рассвет выдался сухим и ясным. И снова ветер пришёл, как мальчишка на цыпочках, влез в крохотные трубочки и спел в каменных клювах. Никто уже не удивился. Просто молча кивнули стене: «Слышали».

Разбор

С чего этот сюжет про петухов и ветер? Потому что у петуха в Китае свой характер и своя должность. Его крик — не просто шум поутру. В народном представлении петух — будильник мира и страж порога. Его заваливают комплиментами и даже приписывают пять добродетелей: он принаряжен (умение предстать достойно), действует решительно (у него шпоры), не боится драки (храбрость), зовёт других кормиться (щедрость) и кукарекает вовремя (надёжность). Наклейки с петухами вешают на двери, чтобы нечисть держалась подальше, а в деревнях есть старые поверья: пока кукарекает, ночь не забирает людей.

В нашей истории петухи не живые. Их нет — только рисунки и воздух, который умеет озорничать. Это и есть главный поворот: не голос победил тьму, а смекалка, которая заставила стены говорить. В городе люди думали, что порядок держится на сторожевой палке и приказах старосты. А оказался маленький порог, где решают пустяки: крошечная трубочка в краске, вовремя пойманный ветер, парочка секунд раньше. Не сила, а внимательность. Не гром, а шёпот, вовремя вставший поперёк чужого намерения.

Что тут из китайского света? Прежде всего — умение разговаривать с вещами. В Китае стены вековыми слоями впитывают голоса, и многим кажется, что камень — не просто камень. Старые мастера часто оставляли в картине «ходы», которые не бросаются в глаза: пустые места, просветы, где пейзаж как будто дышит. Такой же ход и у рисовальщика — точка в глазу не поставлена, но в ноздре спрятано дыхание. Это аллюзия на известный мотив: если нарисованному дракону поставить глаза, он оживёт. Здесь глаз нет, зато есть воздух — и он оживляет крик.

Петухи на стене — как заметки на полях. Они о том, что порядок — это не столько формальный сторож у ворот, сколько живое внимание каждого. В городе уже привыкли к ленивой ночи, где всё сама собой. Но когда кто-то по-настоящему услышал трещины в кирпиче, когда уделил время тому, что незаметно, вихрь событий мгновенно переменился. Китайская культура много раз про это говорит: не ждите указа сверху; измените мелочь, и поток сам повернёт.

Голос вет